Мне довелось лично пообщаться с Виталием Лазаревичем в конце 1993 года по поводу рекомендательного письма, которое я хотел взять у него и использовать для поступления в американские аспирантуры.
Предыстория такова. Еще когда я работал в СФТИ в Сухуми, куда я попал по распределению после Харьковского Физтеха в 1981 г., я столкнулся с проблемами, аналогичными проблемам расходимостей и перенормировок в КЭД и КТП. Проблемы эти я решил в свободное от работы время и захотелось мне провести мою программу и в КЭД, переформулировать ее так, чтобы не возникало никакой чепухи, от которой потом люди избавляются путем переделок негодных решений плохих уравнений. Но ближе к девяностым годам научная, да и прочая жизнь стала накрываться большой катастрофой и я стал писать в зарубежные университеты с целью найти работу по специальности, а больше всего хотелось доделать мои задумки. Ото всюду были вежливые отказы, а из одного Нью-Йоркского университета было письмо с просьбой прислать рекомендательные письма к какому-то сроку.
В конце 1992 года, когда я сбежал из Сухуми от войны и остался без работы, я поехал в Москву собирать рекомендательные письма. Я пошел в МГУ и поговорил с каким-то начальником физфака, фамилию которого я не запомнил. Он отнесся к моей затее с уважением и посоветовал обратиться к профессору В. Б. Гласко. В. Б. Гласко был, похоже, математиком или очень математически ориентированным ученым и я ему дал мои публикации по задаче Штурма-Лиувилля и по аппроксимации функций по асимптотикам. Разумеется, до этого момента мы друг-друга не знали, что было хорошо, так как я не хотел, чтобы рекомендацию мне подмахнул какой-нибудь знакомый физик по знакомству. Профессор Гласко отнесся к моей просьбе неформально, мы с ним предварительно обсудили то, что я ему даю на прочтение и на оценку оригинальности, и он взялся за чтение. По прошествии некоторого времени мы с ним созвонились и встретились снова. Я ожидал, что он будет в восторге от моих замечательных и правильных результатов, но во время второго обсуждения он проявил себя буквоедом, так сказать. Это выразилось в том, что мои оригинальные результаты он принял как должное, без особых эмоций, но придрался к продекларированной, но недоказанной сходимости моих рядов. Он кропотливо прошелся по материалу, сделал много письменных замечаний у себя на листочке и мы их потом разбирали пункт за пунктом. В общем, мне удалось дополнить мою работу "доказательством сходимости" моих рядов в задаче Штурма-Лиувилля и снять все его непонятки.
По статье (препринту) о построении аппроксимаций функций по асимптотикам он высказался в духе того, что там я в основном критикую ПМС, что не тянет на полноценный результат, а мои предложения по оценке точности аппроксимант в промежуточном интервале изменения переменной ему показались не очень "математическими" (метод лекала и такое прочее). Не проникся он важностью моего анализа и практичностью моих предложений, ну и ладно. Рекомендацию он мне написал, мы ее перевели на английский и он ее подписал. Я был рад и такой рекомендации ибо лучше что-то, чем совсем ничего.
Вторую рекомендацию я взял у Евгения Петровича Фетисова, доцента теоркафедры МФТИ. Я поехал в МФТИ, переговорил с проходной по телефону с завлабом кафедры теоретической ядерной физики, тот мне заявил, что Квантовой Электродинамики уже не существует, а вместо нее существует теория электрослабого взаимодействия. На что я ему возразил, что в качестве перенормируемой модели КЭД очень даже существует и ее переформулировкой я и хотел бы заниматься. Тогда ко мне вышел Е. Фетисов и я ему отдал свои публикации на чтение. С ним тоже получилось написать рекомендательное письмо, которое я и послал в Нью-Йоркской университет, где меня не взяли по причине опоздания с подачей документов.
Эти рекомендательные письма (их копии, конечно) я потом использовал для устройства на работу в Москве (не совсем по специальности, но всё же). В Москве наука тоже накрывалась большой катастрофой, а мне, бесправному беженцу без прописки и гражданства, устроиться в академическое учреждение было просто никак возможно. На новой работе мне дали изучать американский код TRAC, используемый для тепло-гидравлических расчетов переходных процессов в реакторный установках и на атомных электростанциях. На этой работе поначалу не было даже персональных компьютеров для расчетов, так что я читал толстый том с описанием TRACа и всё.
Как-то раз весной 1993 года в одном из книжных магазинов Москвы я наткнулся на книжку о поступлении в американские и канадские университеты, где подробно описывалось как туда поступать и что там бывает. А бывает стипендия, на которую можно жить и делать исследования. Я опять загорелся делать свою задачу по переформулировке КЭД, теперь уже в аспирантуре, и стал готовиться к поступлению. Учил английский язык для сдачи экзамена TOEFL, писал в университеты, чтобы прислали ихние пакеты для поступающих, и так далее. Сюрпризом для меня оказалось то, что на слух я английский не воспринимал, так как не было никакой практики, а грамматику и перевод я неплохо знал еще по аспирантуре в Курчатнике. Пришлось мне все слова учить как бы по новой, чтобы их можно было разобрать в их американской речи. TOEFL я сдал и нужны были еще рекомендательные письма. Поэтому я пошел по второму разу собирать рекомендательные письма. Так я решил обратиться к академику Гинзбургу В. Л., большому ученому и популяризатору науки.
Надо сказать, что на семинарах Гинзбурга в ФИАНе я бывал еще в аспирантуре в 1986-1989 годах. Но тогда я занимался совсем другим делом, да и семинары были не по моей теме - высокотемпературная сверхпроводимость, турбулентность, не помню что еще, всего не охватишь. Не до того было.
А по моей задаче, помнится, еще в СФТИ я читал обзор в УФН о торможении излучением (Н. П. Клепиков, УФН, том 146, вып. 2 (1985)) и помнилось, что там эта проблема так и не была удовлетворительно решена, а успокоительные слова оправдания меня не устраивали. Кроме того, в своей книжке "Теоретическая физика и астрофизика, дополнительные главы" сам В. Л. Гинзбург также описывал эту проблему, так что для него это был очень знакомый материал. Там, кстати, он выводит свои формулы для торможения излучением и получает оригинальное уравнение, отличающееся от известных уравнений из учебников тем, что при малых временах его уравнение получается другое. На этом основании он утверждает, что уравнение с вредной фигней с тремя точками
не применимо при малых временах, поэтому его надо "понимать" и решать по теории возмущений. Для меня его заключение выглядит не убедительным, так как отличие его уравнения от прочих книжных уравнений обусловлено его же приближенным выводом, чего нет ни у кого, кто выводил это уравнение точно.
Ну и вот, пришел я в ФИАН на семинар, дождался перерыва и подошел к академикус моими публикациями в руках. Я быстренько обрисовал ситуацию, что я по образованию физик-теоретик после Харьковского физтеха, работал в СФТИ в Сухуми, откуда сбежал из-за войны и устроиться нигде не могу, но есть возможность поехать в США в аспирантуру, а для этого мне нужны рекомендации от солидных людей. На что он мне ответил, что меня он не знает. Я сказал, тыча в себя и в мои публикации, что мы же можем познакомиться и я могу рассказать как мои результаты, так и творческие планы, чтобы он смог написать рекомендацию. На что он мне просто ответил, что, мол, нет, заниматься этим он не будет. Я, конечно, сочувствую Вам, раз Вы беженец, сказал он, но вот тут есть другие физики, обращайтесь к ним. На этом мы и кончили. Вот такие у меня светлые воспоминания о Гинзбурге В. Л., академике и общественном деятеле.
Я не знаю точно, почему он отказался заниматься мной. Возможно, был очень занят; возможно, было в лом вникать, а возможно, что не рискнул давать рекомендацию никому неизвестному типу с вероятно сомнительными достижениями и планами, а репутацию свою портить ему не хотелось, так что он сходу отказал и репутацию свою спас.
Я, правда, не думаю, что он себе бы повредил, даже если бы он подмахнул какую-нибудь рекомендацию не глядя и даже если бы моя затея оказался полным пшиком, ведь рекомендация не есть гарантия моего успеха, клятвенно обещанного академиком. Он меня сухо отразил, но я не в претензии. Все равно меня бы в аспирантуру не взяли, даже с его рекомендацией, так как там я хотел решать именно мою задачу, а не задачи тамошних профессоров. А моя задача не ходовая, мягко говоря. Сама ее постановка вызывает отторжение у всех перенормировщиков, уверенных в своей правоте и не желающих что-либо менять.
В зале семинара я заметил и Евгения Петровича Фетисова, подошел к нему после семинара и спросил совета. Он свел меня с Борисом Леонидовичем Вороновым, доктором наук в области КТП. Борис Леонидович отнесся к моей просьбе с пониманием и взялся за это дело. Он всё правильно уловил и оценил, но больше всего его поразил тот мой результат, что формула Резерфорда есть инклюзивное сечение, а не упругое. Он был в восторге и принялся писать восторженное письмо. Я умерил его пыл и попросил написать всё менее эмоционально и более взвешенно. Так мы и сделали, он написал умеренное письмо, я его перевел на английский и он его подписал. За что я ему по сей день благодарен.
В аспирантуры меня не взяли по многим причинам - мою задачу никто не хотел воспринимать, да и application fee я не во все университеты смог заплатить - денег у меня тогда совсем не было. Так что я пролетел и остался работать в сфере моделирования переходных процессов в реакторных установках, где тогда были ставки и деньги.
С тех пор прошли двадцать с гаком лет, я уже пятнадцать лет, как работаю во Франции в той же сфере - моделирования процессов в реакторных установках, а дело моей жизни всё еще натыкается на непробиваемые бетонные барьеры.
Предыстория такова. Еще когда я работал в СФТИ в Сухуми, куда я попал по распределению после Харьковского Физтеха в 1981 г., я столкнулся с проблемами, аналогичными проблемам расходимостей и перенормировок в КЭД и КТП. Проблемы эти я решил в свободное от работы время и захотелось мне провести мою программу и в КЭД, переформулировать ее так, чтобы не возникало никакой чепухи, от которой потом люди избавляются путем переделок негодных решений плохих уравнений. Но ближе к девяностым годам научная, да и прочая жизнь стала накрываться большой катастрофой и я стал писать в зарубежные университеты с целью найти работу по специальности, а больше всего хотелось доделать мои задумки. Ото всюду были вежливые отказы, а из одного Нью-Йоркского университета было письмо с просьбой прислать рекомендательные письма к какому-то сроку.
В конце 1992 года, когда я сбежал из Сухуми от войны и остался без работы, я поехал в Москву собирать рекомендательные письма. Я пошел в МГУ и поговорил с каким-то начальником физфака, фамилию которого я не запомнил. Он отнесся к моей затее с уважением и посоветовал обратиться к профессору В. Б. Гласко. В. Б. Гласко был, похоже, математиком или очень математически ориентированным ученым и я ему дал мои публикации по задаче Штурма-Лиувилля и по аппроксимации функций по асимптотикам. Разумеется, до этого момента мы друг-друга не знали, что было хорошо, так как я не хотел, чтобы рекомендацию мне подмахнул какой-нибудь знакомый физик по знакомству. Профессор Гласко отнесся к моей просьбе неформально, мы с ним предварительно обсудили то, что я ему даю на прочтение и на оценку оригинальности, и он взялся за чтение. По прошествии некоторого времени мы с ним созвонились и встретились снова. Я ожидал, что он будет в восторге от моих замечательных и правильных результатов, но во время второго обсуждения он проявил себя буквоедом, так сказать. Это выразилось в том, что мои оригинальные результаты он принял как должное, без особых эмоций, но придрался к продекларированной, но недоказанной сходимости моих рядов. Он кропотливо прошелся по материалу, сделал много письменных замечаний у себя на листочке и мы их потом разбирали пункт за пунктом. В общем, мне удалось дополнить мою работу "доказательством сходимости" моих рядов в задаче Штурма-Лиувилля и снять все его непонятки.
По статье (препринту) о построении аппроксимаций функций по асимптотикам он высказался в духе того, что там я в основном критикую ПМС, что не тянет на полноценный результат, а мои предложения по оценке точности аппроксимант в промежуточном интервале изменения переменной ему показались не очень "математическими" (метод лекала и такое прочее). Не проникся он важностью моего анализа и практичностью моих предложений, ну и ладно. Рекомендацию он мне написал, мы ее перевели на английский и он ее подписал. Я был рад и такой рекомендации ибо лучше что-то, чем совсем ничего.
Вторую рекомендацию я взял у Евгения Петровича Фетисова, доцента теоркафедры МФТИ. Я поехал в МФТИ, переговорил с проходной по телефону с завлабом кафедры теоретической ядерной физики, тот мне заявил, что Квантовой Электродинамики уже не существует, а вместо нее существует теория электрослабого взаимодействия. На что я ему возразил, что в качестве перенормируемой модели КЭД очень даже существует и ее переформулировкой я и хотел бы заниматься. Тогда ко мне вышел Е. Фетисов и я ему отдал свои публикации на чтение. С ним тоже получилось написать рекомендательное письмо, которое я и послал в Нью-Йоркской университет, где меня не взяли по причине опоздания с подачей документов.
Эти рекомендательные письма (их копии, конечно) я потом использовал для устройства на работу в Москве (не совсем по специальности, но всё же). В Москве наука тоже накрывалась большой катастрофой, а мне, бесправному беженцу без прописки и гражданства, устроиться в академическое учреждение было просто никак возможно. На новой работе мне дали изучать американский код TRAC, используемый для тепло-гидравлических расчетов переходных процессов в реакторный установках и на атомных электростанциях. На этой работе поначалу не было даже персональных компьютеров для расчетов, так что я читал толстый том с описанием TRACа и всё.
Как-то раз весной 1993 года в одном из книжных магазинов Москвы я наткнулся на книжку о поступлении в американские и канадские университеты, где подробно описывалось как туда поступать и что там бывает. А бывает стипендия, на которую можно жить и делать исследования. Я опять загорелся делать свою задачу по переформулировке КЭД, теперь уже в аспирантуре, и стал готовиться к поступлению. Учил английский язык для сдачи экзамена TOEFL, писал в университеты, чтобы прислали ихние пакеты для поступающих, и так далее. Сюрпризом для меня оказалось то, что на слух я английский не воспринимал, так как не было никакой практики, а грамматику и перевод я неплохо знал еще по аспирантуре в Курчатнике. Пришлось мне все слова учить как бы по новой, чтобы их можно было разобрать в их американской речи. TOEFL я сдал и нужны были еще рекомендательные письма. Поэтому я пошел по второму разу собирать рекомендательные письма. Так я решил обратиться к академику Гинзбургу В. Л., большому ученому и популяризатору науки.
Надо сказать, что на семинарах Гинзбурга в ФИАНе я бывал еще в аспирантуре в 1986-1989 годах. Но тогда я занимался совсем другим делом, да и семинары были не по моей теме - высокотемпературная сверхпроводимость, турбулентность, не помню что еще, всего не охватишь. Не до того было.
А по моей задаче, помнится, еще в СФТИ я читал обзор в УФН о торможении излучением (Н. П. Клепиков, УФН, том 146, вып. 2 (1985)) и помнилось, что там эта проблема так и не была удовлетворительно решена, а успокоительные слова оправдания меня не устраивали. Кроме того, в своей книжке "Теоретическая физика и астрофизика, дополнительные главы" сам В. Л. Гинзбург также описывал эту проблему, так что для него это был очень знакомый материал. Там, кстати, он выводит свои формулы для торможения излучением и получает оригинальное уравнение, отличающееся от известных уравнений из учебников тем, что при малых временах его уравнение получается другое. На этом основании он утверждает, что уравнение с вредной фигней с тремя точками
Ну и вот, пришел я в ФИАН на семинар, дождался перерыва и подошел к академикус моими публикациями в руках. Я быстренько обрисовал ситуацию, что я по образованию физик-теоретик после Харьковского физтеха, работал в СФТИ в Сухуми, откуда сбежал из-за войны и устроиться нигде не могу, но есть возможность поехать в США в аспирантуру, а для этого мне нужны рекомендации от солидных людей. На что он мне ответил, что меня он не знает. Я сказал, тыча в себя и в мои публикации, что мы же можем познакомиться и я могу рассказать как мои результаты, так и творческие планы, чтобы он смог написать рекомендацию. На что он мне просто ответил, что, мол, нет, заниматься этим он не будет. Я, конечно, сочувствую Вам, раз Вы беженец, сказал он, но вот тут есть другие физики, обращайтесь к ним. На этом мы и кончили. Вот такие у меня светлые воспоминания о Гинзбурге В. Л., академике и общественном деятеле.
Я не знаю точно, почему он отказался заниматься мной. Возможно, был очень занят; возможно, было в лом вникать, а возможно, что не рискнул давать рекомендацию никому неизвестному типу с вероятно сомнительными достижениями и планами, а репутацию свою портить ему не хотелось, так что он сходу отказал и репутацию свою спас.
Я, правда, не думаю, что он себе бы повредил, даже если бы он подмахнул какую-нибудь рекомендацию не глядя и даже если бы моя затея оказался полным пшиком, ведь рекомендация не есть гарантия моего успеха, клятвенно обещанного академиком. Он меня сухо отразил, но я не в претензии. Все равно меня бы в аспирантуру не взяли, даже с его рекомендацией, так как там я хотел решать именно мою задачу, а не задачи тамошних профессоров. А моя задача не ходовая, мягко говоря. Сама ее постановка вызывает отторжение у всех перенормировщиков, уверенных в своей правоте и не желающих что-либо менять.
В зале семинара я заметил и Евгения Петровича Фетисова, подошел к нему после семинара и спросил совета. Он свел меня с Борисом Леонидовичем Вороновым, доктором наук в области КТП. Борис Леонидович отнесся к моей просьбе с пониманием и взялся за это дело. Он всё правильно уловил и оценил, но больше всего его поразил тот мой результат, что формула Резерфорда есть инклюзивное сечение, а не упругое. Он был в восторге и принялся писать восторженное письмо. Я умерил его пыл и попросил написать всё менее эмоционально и более взвешенно. Так мы и сделали, он написал умеренное письмо, я его перевел на английский и он его подписал. За что я ему по сей день благодарен.
В аспирантуры меня не взяли по многим причинам - мою задачу никто не хотел воспринимать, да и application fee я не во все университеты смог заплатить - денег у меня тогда совсем не было. Так что я пролетел и остался работать в сфере моделирования переходных процессов в реакторных установках, где тогда были ставки и деньги.
С тех пор прошли двадцать с гаком лет, я уже пятнадцать лет, как работаю во Франции в той же сфере - моделирования процессов в реакторных установках, а дело моей жизни всё еще натыкается на непробиваемые бетонные барьеры.
Комментариев нет:
Отправить комментарий